От редакции: этот автор никак не связан с постоянным автором Перемен, Олегом Давыдовым (Места силы, Шаманские экскурсы, Дни силы). Это два разных автора.

Есть фигуры, удаление от которых дает дистанцию для проявления их подлинного масштаба. Возможно, Ницше является такой фигурой, и его тень все еще указывает на будущее. Ницше настолько многолик, насколько многолик и пластичен его танцующий бог: от М.Горького до Т.Манна, от Малевича до Уорхола, от Копполы до Фон Триера, от Хайдеггера до А.Рэнд — его аватары неисчислимы. Ницше сам дал повод толковать себя на все лады. Он не создал школы, да и ее не могло быть в его случае, однако, подвижность его мысли такова, что в создаваемое ее движением силовое поле, как в черную дыру, падает и будет падать вся последующая культура. Вместе с тем, находиться «после» Ницше, значит находиться в той ситуации, в которой мы находимся.

Так, постмодернизм во всех его теоретических вариациях и внутренних различиях объединен интимной и крепкой связью с буквой и инспирирован духом базельского профессора. Вместе с тем, ригористическая позиция отрицания значимости Ницше, окарикатуривания и отнесения его работ к литературным нелепицам, на том основании, что его стиль мыслеписьма отличается от классического (гегелеобразного), к сожалению, довольно распространена. Однако этого желал сам Ницше, разоружая иронией критику, и заходя с тылу в стан атакующего, лишая последнего возможности реальной оценки того, с чем он имеет дело. Совершенно банальные фразы, например, «вечное возвращение», или «воля к власти» можно истолковывать кому угодно и сколько угодно, но это возможно лишь потому, что это не застывшие иероглифы смысла, а каналы, по которым циркулирует радикальная мысль.

«Этот мир есть воля к власти – и ничего более!», — Ницше, в своей афористической манере так выражает суть бытия. Его словесные трюки и пронзительные крики вращаются вокруг цели низложения той диктаторской метафизики, которая единообразно утверждает мировую множественность. Мир предстает взору Ницше как гераклитов поток вечного становления, бездны трагических глубин, динамичного хаоса, смятения и боли существования. Он – герой и первооткрыватель бездны, и именно через него, как через тектонический разлом, осуществился первый прорыв постмодерна, долгое время подавляемого апполоническим порядком Модерна.

Вдохновляемый Ницше Ж.Делез изобрел концепт ризомы – бытия как имманентного деиерархизированного пространства. Сегодня ризома это уже не только теоретическая конструкция, но плотно вошла в нашу повседневность, и даже получила имя – Интернет. Это — реальность с неясным онтологическим статусом, предельно изменчивая, децентрированная и неподконтрольная традиционным институтам власти. Именно поэтому, Ницше можно считать духовным отцом Сети, горизонтальной тотальности, в которой все может быть спонтанно организовано как в иерархию абстрактной эквивалентности, так и в игру случайных моментов желания и апатии. Эта тотальность объемлет все и вся в состоянии замкнутой и безразличной множественности, не могущей быть сведенной к какому-либо единству (чем, собственно, занималась метафизика). Мифология утверждения без отрицания, или диалектической взаимосвязи отрицания и утверждения примечательным образом дополняет онтологию жизни в сети (возможно, в этом, смысл «лайка»).

При дальнейшем обдумывании этого положения обнаруживается настойчивая потребность в постановке вопроса: не является ли триумф нематериального, который мы наблюдаем в Сети, инверсией извечной философской тоски по бегству в мир идей? На этот вопрос мы вынуждены дать отрицательный ответ, ибо «эфиризация» образов подкрепляется хотя и менее динамично, но все же растущим материальным потребительством. При этом, приближаясь к физическим пределам телесного потребления, рыночная машина все больше переориентируется на производство симулякров, для которых электронные коммуникации дают неограниченный простор. Впрочем, пятясь назад по собственным следам, антиметафизик Ницше закрепляет то платоническое двоемирие, с которым ведет смертный бой, так функционирует обоюдоострый меч ресентимента.

Альтернативой метафизической картине мира, среди образов которой «история», «природа», «смысл» и прочие сущности, испачканные в крови, согласно Ницше, является нигилизм. Творческая бездна ничто, творящая события как сингулярные интенсивности, но не следует путать ее с Ungrund спекулятивных мистиков или nihilo схоластов. Итак, Ничто – подлинный источник символов и событий, в том числе и в Интернете. Толпящиеся визуальные объекты, хаотически выплывающие на поверхность электронного океана (у которого нет глубины) и столь же стремительно скрывающиеся, но успевающие возбудить желание, важны не сами по себе, но как точечные вспышки той вечной энергии самоутверждения, которая у Ницше называется волей к власти, а у Хайдеггера – сущим.

Оптика Интернета присваивает мир на манер гностицизма – жестко противопоставляя то, что в нем присутствует как подлинно существующее и красивое (естественно, предварительно «зачищенное» от подлинной красоты и обеззараженое на предмет некалькулируемого, а значит необмениваемого остатка) – отбросам бытия, которые все еще не соблазнены обещаемыми возможностями сияющего белым светом экрана электронного рая. В мире, как он предстает в таком уравнивающем и холодном свете, видится лишь то, что можно выхватить, присвоить, а тем самым, спасти от молчания, равного небытию, привести в истинное артикулированное текучее бытие.

Сверкающий и манящий «текучий» мир, в котором границы бесконечно размываемы, личности охвачены иллюзией автономии и называются индивидами, а традиции становятся ходким товаром, совпадает с тем самым местом, на котором ницшевский безумец проповедовал смерть Бога – рынок. Это паноптикум обмена и оценивания, вездесущее царство пролиферирующих образов реальности, идеологии которого странным образом созвучна философия Ницше. Он, взорвавший скучающую буржуазную цивилизацию своего времени возрождением Диониса, однако, недооценил силы другого бога – Мамоны, поскольку при всей своей пророческой воспаленнности не смог предвидеть, какую тотальную власть обретут вскоре деньги.

Свобода, как она интерпретируется в мейнстримном дискурсе, представляет собой свободу выбора, своего рода абсолютизированный самопорождающийся импульс желания. Все то, что в личности ограничивает такую свободу, подвергается деструкции при помощи подобающих методов психоанализа или других квазирелигиозных способов эмансипации. В лучшем случае, для того, чтобы быть допущенным на рыночную площадь или электронную агору (все чаще или изначально совпадающие), личности должны быть редуцированны до одной из своих сторон – экономической субъективности или электронной личины (аватара). Обломки субъективности, хаотически плавающие в этой протоплазме желаний, представляют собой как пустую интециональность, ноэзис без ноэмы, так и эмансипированные от терапевтического попечения психоаналитика симптомы.

Так, электронные средства коммуникации, объединившись со стерилизующими рыночными силами, эффективно и аккуратно закупоривают индивида в самом себе, прикрываясь постоянно растущей коммуникацией между герметичными монадами, проявляющейся как ряд спонтанных сингулярных вспышек желания – видеть, знать, говорить, хотеть, иметь, потреблять, быть потребленным и так далее. Машина-глаз, освобожденная от всяких табу и ненасытная по определению; машина-рот, едящая все и в любых количествах; машина-мысль, оценивающая и различающая. Единственное правило – радостное утверждение различия, являющееся необходимым спутником бойни за самоутверждение.

Ницше писал для аристократов духа, наверное, и сам был таковым, но при этом стал фатально буржуазен и даже прибылен. Дешевые цитаты из его текстов на рекламных щитах или городские армии прыщавых «ницшеанцев», знакомых с его мыслью и жизнью по «Сборникам афоризмов» — эмпирическое свидетельство «массовизации». Именно он становится апологетом спекулятивного перехода от конкретных образов вещей к открытому зрелищу бесцельной и бессмысленной текучести рынка. Будучи безосновной основой нынешней социальной реальности, рынок легитимизирует и одобряет лишь те ценности (в пределе – все), которые можно подвергнуть переоценке и перевести в единую абстрактную шкалу обмена. Субъективный результат этого – специфическая патология, утрата чувств и апатия по отношению к не-электронному, пустой взгляд, в котором нет ни настоящего страха, ни настоящего удивления (начала философии по Аристотелю). Духовная импотенция при избытке желания – таков итог ризоматической эмансипации.

Все что остается теперь старомодному, затухающему, отброшенному в сторону от вакхического праздника, но все еще кое-кому слышному голосу этики – описывать продолжающуюся эмансипацию желания, и при этом бормотать о необходимости «жить дружно». Так, по-видимости нетривиальное или даже анархическое требование Ницше переоценки всех ценностей становится банальностью в ситуации рынка, категорическим императивом общества потребления. Так же как Интернет – биржа по продаже самого себя, ярмарка тщеславия, ненасытная потребность в полноте, – сильно напоминают один из кругов дантового ада.

Человек действительно становится «мостом» или каналом для циркуляции бытия, причем временным и эпифеномальным, в обозримой перспективе деконструированном за неэффективностью. Монитор, вечно светящийся в пустой комнате и автоматически обновляемая в нем лента событий – такова картина грядущего эона. Пустыня растет. Но довольно! Пора запечатать свиток в бутылку и бросить в волны потока бытия. Впрочем, вопреки заветам Ницше, не без надежды, что кто-либо ее найдет и прочтет о том, что вместо поглощения текстами и образами в волнах текучего бытия, он вновь обретет дар удивления.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>